Придя на работу, я застал Диму стоящим возле моего стола. В одной руке он держал свою синюю, похожую на детский ночной горшок чашку, и с интересом близорукого человека рассматривал стол со стеллажом возле него. Словно не доверяя глазам, он скользил по трубкам стеллажа пальцами свободной руки, иногда делая едва заметные паузы.

 — О, привет, – вяло поздоровался я, – что изучаешь?

 — Привет, да вот стеллаж. Он тебе не мешает? – не прерывая осмотра, ответил Дима.

 — В смысле? Хочешь его себе переставить? Будешь хранить на нем что-нибудь нужное?

Дима повернулся ко мне. Его лицо оказалось серьезным. Похоже, он не был расположен к шуткам. Глядя на него, я тоже переменил тональность.

 — Ты о чем?

 — Ну, стеллаж собран из трубок – тебе это не мешает?

 — А-а, – протянул я, – энергетика жезлов. А что, он какой-то не такой?

 — А ты не замечаешь, как «шьет» с торцов труб?

Я сделал вид, что не придал сказанному значения, не спеша снял куртку, повесил ее на плечики и так же, не торопясь, повесил ее в шкаф. Когда я вернулся, Дима уже привычно устроился на подоконнике. Блеснув очками, он уставился в пространство около меня в ожидании ответа. Я плюхнулся в кресло, бросил руки на подлокотники и развернулся к нему.

Действительно, с тех пор как новый трубчатый стеллаж поставили возле моего стола, стало как-то не очень комфортно. Вначале я прилагал усилия, чтобы не замечать изменений, потом понемногу свыкся с новой обстановкой и со временем окончательно перестал обращать на него внимание.

Ну, что стеллаж… Есть там какие-то полевые неоднородности. С торца чуть больше, вдоль трубы чуть меньше. Мне кажется, что отличия не критичны, тем более что менять один стеллаж на другой никто не будет. Я поводил ладонью вдоль стеллажных трубок, чтобы еще раз убедить себя в сказанном.

 — Насколько я помню, тут главное отношение длины трубки к диаметру, – продолжал я, с трудом сдерживая фонтан слов, начинавший по непонятным причинам бить из меня, – чем они длиннее и тоньше, тем поле жестче. Так что по сравнению с этим, – я ткнул в сторону древнего монитора с электронно-лучевой трубкой, – или вот с этим, – я кивнул в сторону еще более древнего осциллографа, – стеллаж – ничто.

Дима вопросительно поднял брови над очками и слегка дернул коленом.

 — Я имею в виду электронный луч кинескопа. Луч ведь тоже стержень, только электронный. Может, не очень длинный, но зато очень тонкий. Когда на экране появляется картинка, он с частотой строчной развертки прошивает меня насквозь. Ну, физически, может, не очень сильно – экран все-таки, как пишут вот здесь на лейбочке, экологически безопасный. Хотя врут, наверное. Вон как стреляет электростатикой, – я провел тыльной стороной ладони вдоль экрана и на ней тут же вздыбились волоски, – но вот всякие, типа, торсионные поля, они-то никуда не деваются.

Дима продолжал слушать, не перебивая, и опять дернул коленом.

 — Говорят надо какие-то шайбы в карманах носить или перед монитором их ставить. Они, дескать, помогают от негативного торсионного излучения. Не знаю, может быть, но по-моему, все оно как-то ненаучно. Знаешь, я однажды в парке нечаянно подслушал разговор двух пенсионерок. Одна говорит: «Я тут каждый раз гуляю, дышу воздухом». А другая ей: «Та что ты, что ты! Свежий воздух тоже очень большая нагрузка на организм!». В общем, жить опасно – от этого умирают.

 — Слушай, – перебил мой словесный поток Дима, – ты можешь немного развернуться? Ну, просто ты мизинцем упираешься мне в колено.

Я недоуменно остановился и посмотрел на метр разделяющего нас пространства.

 — Ты что не чувствуешь, как цепляешься за мое колено? – опять спросил Дима.

Я перенес внимание на мизинец своей руки, лежащей на подлокотнике, и повернул кресло туда-сюда. В момент, когда мой палец оказывался направленным на Димино колено, он резко набухал, словно упирался в магнитную подушку. Я покрутился еще, каждый раз отмечая уплотнение магнитной подушки вокруг мизинца, указывающего на колено.

 — Ну, да, известное дело. Кости тоже можно рассматривать как жезлы.

 — А что ты скажешь про это, – Дима погрузил пальцы в нагрудный карман рубашки и извлек оттуда трубку.

Алюминиевая трубочка миллиметров шесть диаметром и длиной сантиметров пятнадцать была чем-то обмотана и сверху оклеена белой бумагой. Один ее торец был ровный, а другой имел небольшой распил, делящий кончик пополам.

 — Подставляй руку.

Я доверчиво повернул к нему ладонь и перенес внимание на ее середину. Дима зажал трубку в кулаке на манер фонарика и провел ею из стороны в сторону. По моей руке полоснула жгучая и одновременно мягкая магнитная струйка.

 — Жезл? – коротко спросил я, стараясь не выдать своего удивления.

 — Типа того.

 — Ты делал?

Дима кивнул. Он положил трубочку на стол и склонился над ней.

 — Вот видишь, – показал он на ровный срез, – отсюда выходит один прямой поток, а вот отсюда, – он перевел палец на распиленный торец, – раздвоенный.

Дима приблизил свое лицо, откровенно изучая мою реакцию. Его взгляд, как обычно, направленный вскользь, упирался в какоето место возле моей головы.

За время общения с Димой манеру смотреть то вскользь, то внутрь меня я привык связывать с особенностями его зрения. Очки с толстыми стеклами всегда давали повод относить странные взгляды на счет проблем с глазами.

Теперь же дело принимало другой оборот. Я попытался отстраниться, но моя голова оказалась зафиксированной невидимым полем. Приложив усилие, я все же сдвинул ее с места и, придав голосу изрядную долю скепсиса, спросил:

 — Ты что, видишь поле?

 — А ты что, не видишь? – Дима придвинулся еще ближе и посмотрел в упор.

В середине лба вдруг стало нестерпимо ломить, я отстранился, насколько мог, не выдержал давления и отвернулся, уставившись належащую на столе трубку. Пространство вокруг нее слегка переливалось, как воздух над горячим асфальтом. В какой-то момент мне показалось, что из нее действительно вытекает размытый желтозолотистый поток, но видение, промелькнув, исчезло.

 — Ты что, видящий? – неожиданно для себя самого спросил я.

 — А что тебя удивляет? – он понизил голос. – Ты ведь тоже.

Я остолбенел. Видящий? Я видящий? Нет, ну ерунда какая-то, хотя… Ведь видел же я дождь и огонь. Ну, допустим. Интересно, откуда ему знать, что я вижу, а что нет? Но если это действительно так, то многое становится на свои места и тогда понятно, на что намекала Вика.

Хотя не ясно, почему он легко идет на контакт? СВ всегда экономил слова и требовал самостоятельной работы с информацией на уровне мыслеформ, а тут… А, ну да – он решил, что я тоже, того – видящий. Почему он так решил? Кхм… Обнаружив опасность зацикливания мыслей, я остановил их движение и придал себе невозмутимый вид.

 — Что я тоже? Видящий?

Дима утвердительно кивнул. Не без труда удерживая себя в равновесии, я продолжил:

 — А как ты это определяешь? Я вот, например, о себе такого сказать не могу, – и, не дождавшись ответа, тут же выдвинул гипотезу, – особенности энергосистемы?

Очки блеснули, обозначив едва уловимый кивок головы.

 — И чакры ты тоже видишь?

Дима пожал одним плечом, что, видимо, означало ненужность вопроса либо очевидность ответа. Он явно ждал вопросов, и вопросов по существу, но ничего, ровным счетом ничего не приходило мне в голову.

Я оказался в положении персонажа Михаила Жванецкого, который из нищего советского быта по профсоюзной путевке попал на склад спецраспределителя и от волнения никак не мог придумать, что бы себе выбрать. Тут мне на помощь пришел давно забытый перечень, когда-то подготовленный для СВ.

 — А какая у меня энергосистема? Я сталкер или сновидящий?

 — Нет, – ответ прозвучал еле слышно.

 — Тогда кто, нагваль? – Дима кивнул. Я вздрогнул.

 — А какой – трех или четырехвихревой?

 — Четырех, – еще тише произнес Дима.

А почему в йоге рассматриваются чакры, а у Кастанеды главной считается точка сборки? И в то же время у йогов про точку сборки ни слова?

 — А кто это?

 — Что «кто это»?

 — Ну, К… Ка…

 — Кастанеда? Ты что, Кастанеду не читал?

 — Н-нет. Это обязательно?

 — Подожди, может, ты и Патанджали не читал?

Дима конфузливо поежился и опять ответил отрицательно. Просто удивительно, как это похоже на СВ. Интересно, все чародеи книжек не читают?

 — Ну, хорошо, а откуда ты тогда знаешь про точку сборки, чакры и нагваль?

Дима едва заметно ухмыльнулся:

 — Догадываюсь… Интуитивно.

 — Может, принести тебе почитать?

 — Ну, если обязательно – давай. Или, может, я лучше в интернете поскипаю?

 — Хорошо, а что за вихри в коконе и как они расположены? Вот у Кастанеды говорится, что кокон делится на части. Он ведь делится – так?

Дима не спешил с ответом. У меня появилось отчетливое ощущение полной никчемности поднимаемых тем, точно такое же, как во время бесед с СВ. С такими разговорами СВ давным-давно бы меня вышиб, но Дима, судя по всему, имел другие планы.

Чтобы не перегибать палку и дать возможность ситуации развиваться естественно, я решил вернуться к разговору о жезле. Даже не решил, а скорее понял, что такое направление разговора продуктивнее.

 — Ну, хорошо, а почему у жезла излучение получается направленным?

То ли вопрос оказался более интересным, то ли от темы о жезлах он изначально задумал оттолкнуться, так или иначе, Дима наконец степенно кивнул головой и начал объяснять, поворачивая трубочку то одной, то другой стороной.

Говорил он еле слышно, из-за чего приходилось сильно напрягать слух. Мое внимание как-то особенно фокусировалось, и ответы приобретали необычный объем.

 — Энергия входит через стенки, переотражается внутри и выходит через торцы.

 — А что заставляет энергию проходить внутрь?

 — Энергия везде. Форма трубки перенаправляет ее к торцам. Ну, как обычный волновод. И наоборот. То, что втекает через торцы, рассеивается  стенками.

 — А разве энергия может одновременно течь в противоположных направлениях? Она же течет от большего потенциала к меньшему, верно? И что значит энергия везде? Если она везде, то зачем ее производить и накапливать? – выпалил я.

Дима опять не торопился с ответом, и я вдруг вспомнил, что идея о вездесущности энергии давно не новость. О том, что энергией заполнено все вокруг написано у Кастанеды, это же утверждал Тесла, даже СВ говорил то же самое.

 — Энергии везде одинаково бесконечно много, но нам доступно очень малое количество и в очень узком диапазоне. К доступной относится в основном планетарная энергия, то есть изначально структурированная планетой в виде направленных потоков дождя и огня. Направление задается формой. Понимаешь? Дождь – это слабоорганизованный поток, как ты ее называешь, энергии. Он входит в планету с одной стороны и, проходя сквозь ее тело, структурируется. С противоположной стороны планеты тот же поток выходит упорядоченным в виде огня.

Я очумело кивнул головой. Все сказанное для меня было набором слов, слабо вязавшихся с моими представлениями о физике, и даже попытки на ходу комбинировать их с эзотерикой не дали результата.

К своему стыду, я осознал, что опять не понимаю, что такое энергия. О ней можно было говорить, описывать ее формулами, рассуждать о ее преобразованиях, но что есть энергия по своей сути, оставалось далеко за скобками. Мой взгляд опять упал на алюминиевую трубку:

 — Ну, а для чего канатик здесь намотан?

 — Канатик – согласующий слой. Он согласует переход от воздуха к металлу.

 — А-а, наподобие просветляющего слоя в оптике, – догадался я, – а размер как подбирается?

 — Ну, вот эта трубочка настроена на Солнце. Она собирает энергию Солнца, а может быть настроена, например, на реликтовый шум.

Я окончательно запутался. Какая энергия Солнца, как солнечная батарея, что ли? Дурацкий вопрос уже был готов сорваться с языка, но я вовремя удержался и спросил совершенно другое:

 — Ты имеешь в виду прану Солнца? Ну да, солнечный дождь и солнечный огонь.

 — А они как образуются, как их потоки проходят сквозь планеты или звезды? Ведь у них нет «дырочек».

Дима непонимающе посмотрел на меня, потом как будто о чем-то догадался и продолжил:

 — Для пранического потока материальные тела прозрачны. Когда пранический поток проходит через сферу, то приобретает сферическое рассеяние.

Увидев, что до меня его слова по-прежнему туманны, он попытался объяснить на примере.

 — Это как освещенная со всех сторон стеклянная сфера. У тебя есть стеклянный шар?

 — Да, – утвердительно кивнул я.

 — Ну так вот, любая сфера в праническом потоке выглядит так же, как стеклянный шар, освещенный со всех сторон. Свет попадает внутрь стеклянного шара и переотражается там, пока не выберется наружу. В результате получается характерное «молочное» рассеяние внутри и «ауральное» сияние снаружи. Аналогично на сферу из любого материала падает пранический дождь, а из сферы наружу сияет пранический огонь. Капли дождя, проходя через шар, структурируются и приобретают вид огня, но, по сути, это один и тот же свет.

 — И это касается всех материальных форм? Так работают пирамиды, разные эзотерические предметы, – почему-то начал я объяснять сам себе, – например, ваджры, посохи, обереги, – на мгновение я задумался и продолжил перечислять, – туда же скипетр, держава, воздушные колокольчики. В конечном счете весь фен-шуй работает так?

Мои разрозненные представления на эту тему пришли в движение и сами собой начали упорядочиваться. Процесс завораживал, и я погрузился в его созерцание. Дима еще раз заглянул в меня, удовлетворенно кивнул головой, встал с подоконника, потянулся, взял свою необъятную синюю чашку и ушел, как будто меня вовсе не было.