Как человек, на котором 24/7 висит воображаемый навесной замок и табличка «Посторонним В», я довольно мало знаю про открытость. Мне кажется, я давно могу давать лекции о том, как закрывать уязвимости, прятать страхи и раскрашивать табличку «Осторожно, злая собака» у себя на лбу во все более кислотные цвета. Но кое-что мне известно доподлинно. Открытость является результатом временного отказа от ложных отождествлений, выталкивания себя за границы собственного мира и собственной зоны комфорта в полнейший no man`s land, где страхам, который привычно связывают руки за спиной, просто не за что зацепиться. Это такая своеобразная стоп-таблетка, выпивая которую хоть на час перестаешь быть чей-то дочерью, чей-то женой, чей-то ученицей или тенью в чьей-то еще голове. Рецепт этого чудо-лекарства, однако, у каждого свой. Я, например, продолжаю эксплуатировать поездки-в-одиночку, лекарство такое простое и несильнодействующее, что работает только на тех отщепенцах, кто подобно мне ощущает дискомфорт при малейшем контакте с миром или отходе от черным по белому писаного плана.

Есть в этом что-то магическое: вместого того, чтобы провести вечер бессмысленным куском плоти, компактно складированным на стуле возле монитора, ты выходишь из дома в темноту и дождь, идешь незнакомым маршрутом в малознакомое место, покупаешь билет и через десять минут после того, как твоя жизнь ответвилась от классического давно-и-надолго намеченного паттерна, ты уже летишь на всех парах туда, где тебя никто не ждет, чувствуя такой восторг и ликование, будто обхитрил свою собственную судьбу. И ты уже больше не ты — ведь ну правда же, человек, сидящий в кресле этого поезда, едущего в неизвестность, никак не может быть мной, которой неуютно даже в первый раз пойти в новый супермаркет, не говоря о том, чтобы направить свои стопы в место, где встречаются люди. И не может быть мной силуэт, бесстрашно идущий чужим ночным городом под дождем в совсем незнакомое место и не чувствующий при этом ни страха (а ведь у меня он непременно должен бы быть!), ни волнения, ни беспокойства, а только восторг и свободу.

А дальше ощущение чуда только усиливается, мир рассыпается на цветные статические картинки. Пройти через полгорода, перейти через мост над черной водой, на нужной улице влиться в группку людей с красноречивыми йога-ковриками за спиной, пройти за ними через анфиладу арок во двор старого дома с часовней, подняться по винтовой лестнице и из холода и мороси вдруг выйти в ярко освещенный, теплый зал, наполненный людьми самых разнообразных мастей, размеров и сортов. Все улыбаются, и ты улыбаешься им. Находишь себе место на полу, расстилаешь свой плед, складываешь ноги кренделем и ждешь. Прямая спина, стриженый затылок, неожиданно незакрытая поза. И всё как-то именно так, как должно быть. Хозяйка студии зажигает свечи, и через секунду появляется тот, кто послужил поводом для прыжка за зону комфорта.

Майкл Стоун, канадский учитель, совмещает в своей персоне вещи, которые, казалось бы совмещать невозможно, да и вряд ли стоит. Философ-недоучка, учитель йоги, буддист, писатель, практикующий психоаналитик, сторонник социального активизма, явный левак. Звучит все-таки очень подозрительно, не правда ли? После Росса Рейбурна я ожидала увидеть еще одного эдакого звездного, парящего на высоте собственного ЧСВ, учителя, снисходительно несущего в массы прописные истины. Обычно, на зов этой сладкой песни сирен бумажники клиентов сами собой выпрыгивают из карманов и плывут, плывут в сторону певцов пластиковой гармонии. Но поскольку скептицизма во мне хватит на двоих, был у меня и другой вариант развития событий: увидеть эдакого рухнувшего с индийской пальмы где-то между Решикешем и Майсором блаженного, который еще и основательно надышался марихуановым духом свободного города Христиании (или какого-нибудь канадского аналога). Такие клоуны, стандартно обряженные в индийский прикид и всем своим видом говорящие «я аутентичнее самого Будды», обычно проповедуют сладкую свободу (читай эскапизм) скучающим тунеядцам и восторженным барышням, жаждущим самадхи по скидке.

К моему же счастью, я довольно часто бываю не права. Стоун потрясающий. Живой, ощутимо теплый, искренний. Его метод работы с людьми изумителен: он умудряется говорить о восточной философии не заливая ее пластиком и не вставляя стразики по углам; в его риторике нет эскапизма, его место органично занимают элементы левой программы и просто социальный активизм (мирное сожительство со своей совестью в консьюмеристском обществе, вписывание себя в социальную экосистему, служение), он уместно самоироничен, и в довершении всего, в этот плавильный котел идей он умудряется закинуть также изрядную порци talking cure, застаю вляя своих слушателей на секунду вылезти из своей раковины, представив свету божьему ранимое склизкое тельце. Он говорит много про соотношение писаний Патанджали и буддистской философии, — упрощенно, но довольно адекватно. Конечно, как любой западный учитель, он злоупотребляет сверхновыми концептами вроде «стресса», заталкивая в это дурацкое слово всю гамму опытов, возникающих на грани столкновения человеческого существа и современного общества. Но увы, это неизбежно: чтобы быть понятым, нужно говорить на языке своих слушателей, вписанных именно в этот дискурс. Но в целом, он один из немногих, кто не производит впечатления пустой оболочки, набитой требухой и чистой бессмысленностью. А это, согласитесь, уже что-то.
Поскольку крыша у простого пользователя обычно прибита некрепко (особенно когда он восторженная барышня и скучающий тунеядец в одном флаконе), нужно всего каких-то полтора часа для того, чтобы эту самую крышу приподнять и закрутить. Всего-то полтора часа (мое воображаемое тело в это время как раз должно было бы дома начать готовить ужин, но поди ж ты) и ты сидишь на краю земли и слушаешь, как твой сосед, синеглазый датчанин средних лет, рассказывает тебе о том, как живет будущим, как все человеческое поведение управляется страхом и желанием одобрения, и как он не может от этого убежать. Ты рассказываешь ему что-то в ответ, магия случайного попутчика включается немедленно и слова растворяются в атмосфере сразу после произнесения. После этого маленького сеанса терапии Майкл велит обменяться телефонами, чтобы через неделю, «сверить часы» и обменяться успехами по внедрению в жизнь рассказанного и пережитого. Датчанина зовут Нильс, а я намеренно ошибаюсь на одну цифру в номере телефона, потому что шведка Анна, аспирантка, изучающая философию, перестанет существовать уже через несколько часов. Главная задача любой уважающей себя Золушки — вовремя исчезнуть с бала, оставив сферу сакрального позади и не пытаясь растягивать ее, прорывая до дыр.

Я одна из первых выхожу из здания и оглядываюсь на окна. Из распахнутых ставен льется теплый и яркий свет, оттуда слышен смех и разговоры. Часы бьют восемь. Бал закончился. По-Беньяминовски бреду через Копенгаген, не пытаясь даже осознанно ориентироваться по карте и безошибочно выхожу к вокзалу. В теплом чреве электрички кладу на колени книгу Майкла с весьма говорящей обложкой, и отворачиваюсь к стеклу. Читать не хочется, хочется смотреть в собственные глаза, призрачно отражающиеся в стекле. Где-то позади зрачков проплывают силуэты деревьев и огни моста. «Вы увлекаетесь йогой?» — нет, насладиться созерцанием мне сегодня явно не удастся, думаю я и поворачиваюсь на голос. Голос принадлежит молодому индусу. «Знаете, я писатель, и практически ничего не знаю про йогу, расскажете мне?». В любое другое время мое набирающее скорость тело давным давно разрезало бы в паническом бегстве нижние слои стратосферы. Я не люблю общаться с незнакомцами, мне до дрожи неприятны любые контакты. Мое чувство самосохранения — мой самый крупный орган. Но почему-то желания сбежать не возникает, и за оставшихся полчаса мы умудряемся обсудить все мировые религии, украинскую политическую ситуацию, коммерциализацию восточной философии на Западе и еще чертову прорву разнообразных вещей. «Я ищу смысл», — говорю я и не чувствую себя полнейшей идиоткой (а вот сейчас, записывая это — уже чувствую). Время проходит быстро. «Хотела вчера выговориться?, — самодовольно спрашивает внутренний голос, — ну так кушать подано». На перроне пишу на газете Мишры вымышленный электронный адрес и в очередной раз растворяюсь. Всему свое время и всему необходимо заканчиваться.

«Осторожно, двери закрываются», — думаю я по пути домой и бережно поправляю съехавшего на бок «Постороннего В».

Было хорошо.