В ультрамариновом небе висело послеобеденное бело-желтое солнце. Его свет, казалось, прижимает и обездвиживает все вокруг. Высунувшись в окно, я расправлял перепутанные ветки и листья винограда, оплетавшего фасад нашего здания, чтобы создать тень на рабочем столе. С удовлетворением осматривая полученный результат, я попятился и наткнулся на Диму.

Он тоже смотрел в окно, но куда-то совсем далеко.

 — Ну что, расправил виноград? А теперь убери, – сказал он. Я вопросительно посмотрел на Диму.

 — Может, не надо?

 — Надо, хочу тебе показать… Да отодвинь же его немного в сторону.

Я послушно проделал требуемые манипуляции.

 — Так подойдет?

Дима молча кивнул и опять всмотрелся в пустынное небо.

 — Вот смотри. Дымоход  на  крыше дома  напротив видишь? И дальше за ним девятиэтажка? Так. А теперь немного левее нее – небо между домами. Смотри. Что видишь?

Я посмотрел в указанном направлении. Ничего необычного. Небо как небо, вполне обыкновенное для лета – ультрамариновое вверху, белесое ближе к горизонту.

 — Небо вижу, а что? – я повернулся к Диме.

Он посмотрел на меня разочарованным взглядом дрессировщика собак, породистый подопечный которого по команде «фас» уселся и благодушно вывалил язык.

 — Внимательно смотри, как будто хочешь увидеть ауру, – настаивал он.

Я собрал все свое внимание и уперся взглядом в указанную точку, но там ровным счетом ничего не изменилось. Я пробовал снова и снова – результат был тот же. Окончательно измотавшись и поняв, что толку не будет, без особой надежды на определенный ответ я выдохнул:

 — Ну, хорошо, а что я должен был увидеть?

Дима разочарованно пожал плечами и произнес почти неслышно:

 — Не знаю… Вынос ты делаешь сильный, но на прием работаешь слабовато.

 — Может быть, но все-таки, – я набрался наглости и повторил вопрос, – что, что я должен увидеть? Ну, хотя бы приблизительно? Ты можешь сказать?

Не изменившись в лице и почти не разжимая губ, Дима процедил:

 — Не знаю. Это же ты смотрел.

С одной стороны, я не нашелся, что возразить, с другой – я понимал, что настаивать бесполезно. К тому же отчего-то пропала охота выспрашивать, и я решил добиться результата сам. Мы отошли от окна и расположились в тени.

 — У меня по поводу вчерашнего разговора созрела пара вопросов, – начал я новую тему и выложил свои размышления об эфире, шариках, экваторах и прочем.

Дима благосклонно выслушал.

 — В целом правильно. Только трехмерное пространство организуют два пересекающихся диска. Они имеют общий центр, но между собой не всегда перпендикулярны. Что касается покачивания осей и взаимодействия не точно совпадающих между собой экваторов смежных шариков, то оно происходит по условию Брегга–Вульфа – потом посмотришь в интернете про распространение излучений в кристаллах. А разнообразие формируется как интерференционная картина, созданная вибрацией всех дисков, «проросших» из центрального. Каждый кластер транслирует свою упорядоченность наружу. Их излучения интерферируют и образуют пузырь. Упорядоченность в пузыре создается всеми дисками, но полностью не согласуется ни с одним. Получается такой пузырь, наполненный разностными вибрациями дисков, – пузырь рассогласования, – Дима посмотрел на меня, чтобы убедиться, насколько хорошо дошло сказанное до понимания. Я напряг воображение и представил всю картину.

 — Хм… Это, наверное, похоже на одновременное  излучение нескольких динамиков? Динамики – колеблющиеся диски, упорядоченность которых не нарушается. По крайней мере, не нарушается необратимо, а акустическое поле вокруг них – пузырь рассогласования. Но за счет чего поддерживается ортогональность взаимного расположения дисков?

 — За счет пузыря рассогласования. При отходе от ортогональности в одних сегментах поле уплотняется, в других, наоборот, разряжается. Возникает дискомфорт и система стремится из него выйти. Исходное состояние дисков ортогональное. Но если сами диски рыхлые, то есть не имеют плотной упорядоченности, то составленный ими репер нестабилен и диски обращаются вокруг общего центра.

 — А что происходит в месте пересечения дисков?

 — Там самая устойчивая точка шестинаправленной структуры.

 — Шестинаправленной? – переспросил я, вспоминая, что где-то уже слышал этот термин.

 — Да, шесть лучей на пересечении трех дисков – шесть направлений:  вперед-назад,  вверх-вниз,  вправо-влево…

 — Ага, Ну, да…

Внутри наступило безмолвие, и в звенящей тишине мне явственно вспомнились фотографии, привезенные дядей Женей из Греции. На них купола греческих церквей и монастырей повсеместно венчали именно такие шестинаправленные кресты. Даже корму прогулочного катера, ходившего вокруг Афона, вместо флага украшал шестинаправленный крест. Тогда я решил, что необычность формы – результат своеобразного дизайнерского решения, позволяющего видеть крест с любых ракурсов, но теперь шестинаправленный крест приобретал не просто символическое, но и практическое, функциональное назначение. Возможно, именно о нем мне когда-то пытался сказать СВ. И тут в голове все сложилось. Я прервал затянувшуюся паузу:

 — Получается, что аура вокруг человека – тот же самый пузырь рассогласования!

 — Не совсем. Аура – тень, которую пузырь отбрасывает.

 — Так он у Кастанеды называется кокон восприятия!

 — Это тень пузыря рассогласования, – настойчиво повторил Дима.

Мне некогда было вдаваться в терминологические тонкости, сейчас они казались несущественными. О терминах можно договориться позже. Вдохновленный возможностью заполучить ответы на давно волновавшие меня вопросы, я начал сыпать догадками:

 — Из-за дисков он получается похожим на апельсин?

 — Да.

 — А я никак не мог понять, что у Кастанеды имеется в виду! Но если человек создает диски, диски образуют пузырь, то человеческому восприятию доступно только то, что происходит внутри пузыря! – осенило меня.

 — Правильно, только человек пузырь не создает. Пузырь создает и человека, и кокон.

От предвкушения новых откровений меня начало колотить. Я стоял на пороге какой-то огромной тайны. Вот-вот должна была отвориться дверь, за которой находились все ответы. Внимание разъехалось, и я не без труда собрал его в кучу.

 — А я всегда представлял себе, что кокон восприятия – как бы полупрозрачная аура и сквозь нее мы воспринимаем окружающее. Как через этакий согласующий фильтр, а оказывается все не так?

 — Нет.

 — Мы воспринимаем только то, что находится внутри, – заворожено повторил я, сам не до конца понимая смысла своих слов, – и для нас не существует ничего, помимо происходящего внутри.

 — Да.

 — А как же планеты, мироздание?

 — Тоже. Например, все светимости, соответствующие электронике и бытовой технике, находятся в метре от тебя, – Дима ладонью прочертил возле меня короткую дугу, – остальное работа трактовочного аппарата.

Я не понял, какого-такого аппарата, но пока решил отложить вопросы о нем.

 — Ну хорошо, а тебя тоже не существует?

 — Для тебя – нет.

 — Как же так. Вот же ты есть, – я закрыл глаза и демонстративно ощупал Димины плечи, – есть, так ведь?

Дима блеснул очками.

 — Нет, это не я. Ты ощупываешь себя.

Я оторопело посмотрел на него и подумал, что разговор начинает отдавать клиникой.

 — Точнее говоря, ты ощупываешь свое представление обо мне, созданные работой твоего трактовочного аппарата.

Я мотнул головой.

 — Но ты-то чувствуешь, что я тебя трогаю, или нет? – не сдавался я.

 — Да, – Дима явно не спешил с объяснениями, – но не важно, что я чувствую, ты ведь об этом не знаешь. Для тебя важно, что чувствуешь ты. А чувствуешь ты только то, что происходит в твоем коконе.

 — А если я тебя ударю, ты почувствуешь?

 — Да.

 — Значит, ты есть?

 — Да.

 — Так есть или нет?

 — Я не говорю, что меня нет. Я говорю, что ты воспринимаешь не меня, а свое представление обо мне.

 — И в чем между вами разница?

 — То, что ты видишь, – не я, а трактовка происходящего в твоем коконе.

Разговор зашел в тупик.

Дима явно не договаривал. И хотя он наверняка мог выложить все и сразу, он совершенно не собирался этого делать. Но с другой стороны, нельзя было сказать, что он с неким тайным умыслом нагнетает обстановку. Видимо, он ожидал какого-то вопроса, до которого мне никак не удавалось дотянуться.

 — Ну хорошо, а как тогда все это устроено, – я обвел глазами пространство вокруг себя.

 — Работа твоего трактовочного аппарата, – ответ прозвучал совсем  безучастно.

Я почувствовал, что теряю поток, и решил действовать напрямик.

 — А почему ты не хочешь просто рассказать?

 — Ты все должен понять сам, иначе до тебя не дойдет.

 — Ну, тогда…

 — Тогда на сегодня все, – подытожил Дима.

Он резко поднялся и, еще раз заглянув мне в голову, ушел.